Оригинал взят у isstari_32 в "Сумасшедшая помощь" 2009г реж. Б.Хлебников
Кинопоиск
Рассматривая фильм Б. Хлебникова «Сумасшедшая помощь» трудно не заметить, что, невзирая на обилие телодвижений, совершаемых персонажем С.Дрейдена, действие, последовательность прямых усилий по его совершению в этом кино полностью отсутствует. Персонажи много бегают, предапокалиптично носятся, но действия персонажей лежат вне их(персонажей) реалий, время их действия отсутствует так же, как и тело их действия.
И сумасшедший инженер (замечательно сыгранный С. Дрейденом) и его друг белорус, обрисовывают своим поведением некий контур желанного, ответность среды, которая смертельно и страшно молчит. Оба они занимаются своеобразным мучительным перформансом, рисуя иное тело действительности, приближая отчуждающуюся от них картину местности, переживая ее неорганичность.
И инженеру и белорусу глубоко не достает себяузнавания в охладевшем к очевидности жизни настоящем. Они, насколько это позволяет ассиметричное сознание, героическим носителем которого оказывается персонаж С.Дрейдена, воспроизводят близость человеческого в окружающей их действительности.
Можно сказать проще: из мусора, из непропорциональных эмоциональных порывов, из нечленораздельных усилий они мастерят обобщенное женское тело, пространственное и равноликое, тело общеприятия. Они при этом являются своеобразными архитекторами малых форм среди московских окраин, лепя из сподручного материала утраченную взаимность жизни.
И все бы ничего, но у этих актуализаторов мусора коллективной сердечности, оказавшейся печально невостребованной новым временем, есть антогонист – инфернальный участковый с говорящей фамилией Гадеев. Он тоже ничего не делает – вопиюще и демонстративно.
Участковый, по определению, фигура не способная к самостоятельным проявлениям. Однако, его безличность усилиями режиссера и сценариста обретает безграничную зловещесть.
Гадеев объят страхом увольнения, ему мерещится запах разложения, долженствующий исходить из него, ему всюду видится пугающая собственная безжизненность. Гадеев утверждает локальный порядок – неизменность малых дворовых форм, что по мнению и режиссера, и совинженера - печать зла и проклятие вселенское.
Но если приглядеться внимательно – Гадеев тоже ищет женщину. Невидимый собственной женой, с детским тщанием рисующий похабщину у себя на работе, он тоже переживает, что невидим. Но в отличие от инженера и впоследствии белоруса, Гадеев невидим буквально и его невидимость тяжела вдвойне – он еще и смердит.
Быть невидимым и воняющим – непереносимо. Эту непереносимость Гадеев носит на лице обречено и безысходно. Волею режиссера Гадеев лишен слова, собственной, помимо служебной, речи и о его желаниях можно только догадываться.
Но как-то объяснять его галлюцинации: слуховые, обонятельные и зрительные тоже приходится. Он так же безволен и внеинициативен, как и персонаж С.Дрейдена. Несмотря на суетливость последнего, и Гадеев, и инженер одинаково не присутствуют в настоящем. Только Гадеев обреченно, а инженер воинственно. Ведь инженер хочет вернуть себе утраченную пластику общего, коллективную женственность. Гадеев же отчаянно переживает собственное уродство, везде видимое им и чуемое, как ему кажется, всеми. Если для персонажа смерть надвигается, ложиться на горло, то для участкового она уже случилась. Он отчаянно цепляется за свою работу, фантомную, не нужную никому. Он цепляется за нее не для того, чтобы что-то делать. Ему важно быть на посту. Ему важно, чтобы ничего не менялось, и он удовлетворенно отслеживает работу смерти человека в этой неизменности. Он тоже чает общности, но общности по ту сторону жизни. Не случайно чисто внешне он напоминает элиткинопевца посмертной коллективности А. Сокурова.
И если инженеру в исполнении С.Дрейдена женщина нужна, как продолжение окраин, как новопластика их, то Гадееву нужна иная: богиня Севера, символ заморозки, избавительница от распада и чумы. Смерть поэтому для участкового – вполне себе посланник желанной и светлой подруги.
Они должны встретиться, хоругвеносцы социального небытия, и они встречаются. Инженер в силу своей большей индивидуальной предприимчивости оказывается агрессивнее и нападает на Гадеева. Его нож, которым он до этого с изяществом пугал подростков, оказывается никчемной резинкой. Но это не смущает Гадеева, с жесткой невозмутимостью отстаивает он себя, забивая инженера насмерть.
Гадеев, убивая почти как муху Дрейдена, совершает ошибку. Смерть, бывшая для участкового до этого строго бесплотной - холодным шепотом для всех, теряет свою манящую, подавляющую отдаленность, анонимность.
Сованархонженеру удается совратить холодную богиню сторонника классического размера Гадеева, и смерть теперь обретает мягкость и пластичность детской сводни. История по невысказанному, но переживаемому предчувсвтию инженера должна быть невинной и обнаженной, доступной и безвредной. Ценой своей жизни, он утверждает свое понимание будущего, отвращая от нас застегнутый наглухо разврат позднероссиийского смрада.
КинопоискРассматривая фильм Б. Хлебникова «Сумасшедшая помощь» трудно не заметить, что, невзирая на обилие телодвижений, совершаемых персонажем С.Дрейдена, действие, последовательность прямых усилий по его совершению в этом кино полностью отсутствует. Персонажи много бегают, предапокалиптично носятся, но действия персонажей лежат вне их(персонажей) реалий, время их действия отсутствует так же, как и тело их действия.
И сумасшедший инженер (замечательно сыгранный С. Дрейденом) и его друг белорус, обрисовывают своим поведением некий контур желанного, ответность среды, которая смертельно и страшно молчит. Оба они занимаются своеобразным мучительным перформансом, рисуя иное тело действительности, приближая отчуждающуюся от них картину местности, переживая ее неорганичность.
И инженеру и белорусу глубоко не достает себяузнавания в охладевшем к очевидности жизни настоящем. Они, насколько это позволяет ассиметричное сознание, героическим носителем которого оказывается персонаж С.Дрейдена, воспроизводят близость человеческого в окружающей их действительности.
Можно сказать проще: из мусора, из непропорциональных эмоциональных порывов, из нечленораздельных усилий они мастерят обобщенное женское тело, пространственное и равноликое, тело общеприятия. Они при этом являются своеобразными архитекторами малых форм среди московских окраин, лепя из сподручного материала утраченную взаимность жизни.
Участковый, по определению, фигура не способная к самостоятельным проявлениям. Однако, его безличность усилиями режиссера и сценариста обретает безграничную зловещесть.
Гадеев объят страхом увольнения, ему мерещится запах разложения, долженствующий исходить из него, ему всюду видится пугающая собственная безжизненность. Гадеев утверждает локальный порядок – неизменность малых дворовых форм, что по мнению и режиссера, и совинженера - печать зла и проклятие вселенское.
Но если приглядеться внимательно – Гадеев тоже ищет женщину. Невидимый собственной женой, с детским тщанием рисующий похабщину у себя на работе, он тоже переживает, что невидим. Но в отличие от инженера и впоследствии белоруса, Гадеев невидим буквально и его невидимость тяжела вдвойне – он еще и смердит.
Быть невидимым и воняющим – непереносимо. Эту непереносимость Гадеев носит на лице обречено и безысходно. Волею режиссера Гадеев лишен слова, собственной, помимо служебной, речи и о его желаниях можно только догадываться.
Но как-то объяснять его галлюцинации: слуховые, обонятельные и зрительные тоже приходится. Он так же безволен и внеинициативен, как и персонаж С.Дрейдена. Несмотря на суетливость последнего, и Гадеев, и инженер одинаково не присутствуют в настоящем. Только Гадеев обреченно, а инженер воинственно. Ведь инженер хочет вернуть себе утраченную пластику общего, коллективную женственность. Гадеев же отчаянно переживает собственное уродство, везде видимое им и чуемое, как ему кажется, всеми. Если для персонажа смерть надвигается, ложиться на горло, то для участкового она уже случилась. Он отчаянно цепляется за свою работу, фантомную, не нужную никому. Он цепляется за нее не для того, чтобы что-то делать. Ему важно быть на посту. Ему важно, чтобы ничего не менялось, и он удовлетворенно отслеживает работу смерти человека в этой неизменности. Он тоже чает общности, но общности по ту сторону жизни. Не случайно чисто внешне он напоминает элиткинопевца посмертной коллективности А. Сокурова.
И если инженеру в исполнении С.Дрейдена женщина нужна, как продолжение окраин, как новопластика их, то Гадееву нужна иная: богиня Севера, символ заморозки, избавительница от распада и чумы. Смерть поэтому для участкового – вполне себе посланник желанной и светлой подруги.
Они должны встретиться, хоругвеносцы социального небытия, и они встречаются. Инженер в силу своей большей индивидуальной предприимчивости оказывается агрессивнее и нападает на Гадеева. Его нож, которым он до этого с изяществом пугал подростков, оказывается никчемной резинкой. Но это не смущает Гадеева, с жесткой невозмутимостью отстаивает он себя, забивая инженера насмерть.
Гадеев, убивая почти как муху Дрейдена, совершает ошибку. Смерть, бывшая для участкового до этого строго бесплотной - холодным шепотом для всех, теряет свою манящую, подавляющую отдаленность, анонимность.
Сованархонженеру удается совратить холодную богиню сторонника классического размера Гадеева, и смерть теперь обретает мягкость и пластичность детской сводни. История по невысказанному, но переживаемому предчувсвтию инженера должна быть невинной и обнаженной, доступной и безвредной. Ценой своей жизни, он утверждает свое понимание будущего, отвращая от нас застегнутый наглухо разврат позднероссиийского смрада.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.