"Гора девственности" (2014)

Оригинал (отредактированный) взят у 0bjektiv в “Фуси” (“Гора девственности”), 2017, режиссер Дагюр Каури.

Кинопоиск

Фуси – так зовут героя картины, огромного сорокалетнего мужчину, который носит одежду в стиле милитари, слушает металл и разыгрывает сражения второй мировой войны на огромной игрушечной панораме. Фуси живет в одной квартире с пожилой матерью и ее любовником. У него нет и никогда не было девушки. Его травят на работе – в аэропорту, где он трудится на погрузке багажа. Но это не терзает его, да и хороших людей больше: начальник осторожно предлагает ему свою помощь, ведущий на местном радио постоянно ставит для него любимые песни. У него есть настоящий друг, с которым они разыгрывают сражения – викингоподобного вида сосед с викингоподобным именем Мордур. А соседская девочка, зашедшая поиграть с Фуси, со всей детской прямотой, рассказывает ему, что не считает Фуси поехавшим – в отличие от ее отца. Но и это не терзает Фуси. Ничего не разбивает его спокойной – неправильной, по меркам взрослого мира – гармонии, пока любовник матери не дарит ему на день рождения сертификат в клуб, где учат танцам.

Простая любовная история, случившаяся из-за похода на танцы, не обещает никакого резкого переворота и обретения «истинной любви» – случись бы все не так, как в фильме, вышла бы слащавая мелодрама про «все имеют право на счастье». Да и несчастливая любовь нужна Фуси – глобально, по мысли режиссера, а не героя – для того, чтобы полнее отразить его громадную, непривычную человеческому глазу душевную красоту. Здесь вроде бы пошлый перевод названия начинает давать фильму дополнительные смыслы и позволяет додумать рифму Фуси и Фудзи – двух созвучных гор.

Но это и не гуманный гимн доброму толстяку – как может показаться при поверхностном просмотре. Примитивное славословие угнетенных, рождаемое только из факта угнетения, чуждо самой природе этого фильма. Один советский писатель назвал однажды другого советского деятеля очень крупного масштаба «человекогорой», с которой обозревается будущая эпоха. Масштабно, но за масштабом не разглядеть человека: а вот Дагюр Каури создал образ человекогоры, с которой отлично обозревается душа. И душа человека оказывается чистой. Весь подспудный пафос угнетения снимается здесь простым эпизодом: Фуси идет вместо своей возлюбленной на работу сортировать мусор. Мы ждем от новых коллег Фуси издевательств и насмешек – но неожиданно он оказывается в непонятном ему, но дружественном коллективе. Его зовут смотреть футбол, угощают пивом, горюют за рюмкой, когда Фуси отработал все смены. Нет зла в этом мире, зло мимолетно, совершается по попустительству или по глупости.

Есть в неспешном течении фильма такие изгибы, где зритель начинает терзаться каждую секунду – история с маленькой соседской девочкой, которая настойчиво хочет играть с Фуси. Видится за этими сценами тень другого скандинавского шедевра, и кажется, что вот-вот на странного Фуси будет объявлена Охота за то, чего он не совершал, но в чем его намеревается обвинить отец девочки. Однако охоты не будет. Ожесточение сердца здесь не необратимо, даже самый черствый из персонажей найдет в себе силы просить у Фуси прощения. Черствые, в сущности, просто поверхностны, подслеповаты – одни мыслят жизнь в категориях вульгарного психологизма фрейдовского разлива, другие же заняты больше собой и окинуть взглядом Фуси им не хватает ни терпения, ни, видимо, оптики души.

Фильм чист и светел (при фирменной исландской холодности цветов) как чист и светел сам Фуси: не заплетен игрой в культурные отсылки, не загипнотизирован формализмом и вообще – как и Исландия – стоит в стороне от континентальной злободневности. Холодный цвет иногда разбивается неожиданно теплым золотом или, как в сцене, когда мы можем поверить, что Фуси обрел свое счастье – льется бесхитростным, наивным розовым.

Спокойна, подчинена своей драматургии и музыка: от одиноких минорных аккордов – к элегическому пианино в финале картины. Все стало еще печальнее – но сложнее, глубже стал человек: его невинное сердце легко откликнулось на любовь, а потрясения и причинённая ему боль не сбили ход этого сердца. Все мытарства и разрушенная скромная мечта остаются в печально-счастливой улыбке, в кротости чистого сердца.