"Долгая счастливая жизнь" (1966)

Оригинал взят у rassudkin в Долгая счастливая жизнь. Постановщик Геннадий Шпаликов. 1966 год.

Кинопоиск

Один блогер как-то написал: контроль над основным инстинктом государство из рук никогда не выпустит. И правда, государство, в котором люди не доросли еще до демократии и цивилизации, обязательно выдает рецепт отношений между мужчиной и женщиной.
Один из рецептов, например – домострой, в той или иной мере просуществовавший до Октябрьской революции и в виде остатков – после.
В СССР были другие предписания для личных отношений – утопически-идеальные, т.е., ровно такие же , как и сама советская идеология. Предписывались: любовь на всю жизнь, счастливая семья, по выходным – театр, цирк и повышение культурного уровня.
В жизни, при точном соблюдении этой рецептуры, получалась потонувшая в воскресной стирке замудоханная баба и нетрезвый мужик на диване, укрытый свежей газетой – все, конечно, как доктор прописал. В социалистический идеал никак не помещались пять человек в одной комнате, кухонные битвы за освободившуюся площадь в коммунальной квартире, запойные мужья, склочные жены и свирепая теща.
По вопросу собственно основного инстинкта рецепт прописывал, во-первых , строжайший заговор молчания – все делали вид, что секса не существует. В этом была логика: любое мелкое отклонение, тем более крупное, любая особенность в этой сфере, тем более патология, воспринимались человеком , как если бы он вдруг обнаружил, что является марсианином – и из-за этого скелета в шкафу чувствовал себя виноватым перед народом.
Постель в неженатом состоянии (слова «секс» тогда еще не было в русском языке) – считалось, что это подло. Если человек удивленно задавался вопросом «неужели я должен жениться сразу после того, как произошло впервые» - значит, это подлый человек.

Но в какой-то момент в диссидентской тусовке появилось радикальное мнение , что секс без любви, хоть и в семье – это аморально. А по любви, даже на стороне – нравственно и хорошо, вне зависимости от семейного статуса.

Сюжетная часть фильма Шпаликова – как раз о сексе. Анна Русских писала о «скрытой», «бьющей по нервам» эротике советских фильмов (вообще-то она писала об одном «Журналисте») . Т.е., когда ничего такого на экране не видно, но все есть в закрытом виде.

В «Долгой счастливой жизни» как раз ничего не бьет по нервам, любовь похожа на дружбу , а состав электрической искры – не плечи , туфли и повороты головы, а лес, природа, театр и «Вишневый сад». Но сюжетная часть – о нем, об основном инстинкте.
В картине Шпаликова резко бросается в глаза почти глобальное противоречие между желанием короткого романа среднестатистического мужчины и желанием долгой счастливой жизни среднестатистической женщины. Игра Инны Гулая и Кирилла Лаврова обнажает этот типический конфликт – их желания, самообман и разочарования как на ладони.

Картина Шпаликова – просто течение жизни, и вот, в этой жизни обнаруживается это тотальное несоответствие, в рецептах не прописанное.

Положительный – безусловно – герой , наобещав с три короба в обтекаемой словесной форме, делает ноги. Хотел он, вероятно, только секс-онли (и пролетел) , признавался в этом себе или нет – а дальше как сложится. Но в дальнейшее не верил.
И это прекрасный романтический герой Кирилла Лаврова – впервые в советском кино поступает не по постулату «постель только в семье», не по экстремистскому лозунгу диссидентов «секс только по любви», а просто в соответствии с издержками своей мужской природы. (Герой «Еще раз про любовь» хотел того же, но кончилось-то там большой любовью и горячим раскаянием. А здесь кончилось откровенным бегством.) Герой размышляет и , видимо, корит себя за это. Но что ему делать?

Однако жизнь в картине так хороша, так задумчива и спокойна, что глобальные несоответствия мало ее портят. Прекрасна обыденность, пароходные пейзажи, закатное томное небо, веселые и грустные люди.
Фильм характеризовали как начало конца, уход светлых 60-х – герои расстаются посредством бегства одного из них, счастливая жизнь не получается. Бесконечно долго плывущая вдаль баржа с печальной женщиной, играющей на аккордеоне – эмблема неопределенного и несветлого бесконечного будущего.

Но скорее (или также) картина о необходимости перехода от поверхностного идеализма к более глубоким познаниям – для чего нужен доступ к информации, дверь к которой уже стала закрываться в конце 60-х. Поэтому разочарованно смотрит за горизонт женщина на плывущей барже. Авторы как будто пытаются разглядеть будущее, показывая настоящее и пунктиром напоминая о прошлом.

В картине показаны три мира. Это мир «Вишневого сада» - мир со слабыми моральными установками, брошенной любовью, брошенным Фирсом и надеждами: «Вся Россия – наш сад!» Диалог с Фирсом на сцене точно попадает в настрой фильма: «…-перед каким несчастьем?» - «- перед волей.»

Воля пришла и в мир 60-х. Люди и природа в этом мире так счастливо дышат, что как будто ходят босиком по траве – хотя на самом деле в обуви. И с внутренней честной моралью, которая требует осмысливать противоречия, а не штамповать идеалы.

Тревожным контрастом этому спокойному счастью, свободному дыханью – отголоски дошестидесятного мира: военные на мотоциклах. Но и военные как будто уже другие – они везут собак, и животные смягчают отзвуки страшного прошлого.

И напоследок – разочарованный ( или просто вопросительный?) взгляд вдаль из конца 60-х в будущее женщины, плывущей ему навстречу.
Этот фильм с прекрасным, текучим черно-белым изображением – рассказ о том, как хороша просто жизнь, без войны, без террора, без пыток и убийств (и без цензуры, конечно). В такой жизни даже неразделенная любовь – счастье, просмотр «Вишневого сада» - счастье, жадно поглощаемое зрительным залом, изумительные речные пейзажи – праздник для глаз и шедевры киносъемки, как и лица людей, в которых больше нет страха.

Ирина Степанова