Originally posted by beauty_spirit at "Волшебная гора" /Der zauberberg/ - книга, фильм
Кинопоиск
«Если эпоха не дает удовлетворительных ответов на вопросы «зачем», то для достижений, превосходящих обычные веления жизни, необходимы либо моральное одиночество и непосредственность, — а они встречаются весьма редко и по существу героичны, — либо мощная жизненная сила»
Двадцатый век, помимо личностей, совершивших много великих свершений, подарил человечеству целую галерею портретов людей, не совершивших нечего, и выдающихся хотя бы этим отказом участвовать в круговороте общего зла. Герой «Волшебной горы» Ганс Касторп — обычный молодой человек решительно нечем не выделяющийся среди своих современников, но в этом смысле совсем незаурядный. Ведь помещая его в швейцарский противотуберкулезный санаторий, Томас Манн последовал буквально старой мысли монахов, западных и восточных — от социального зла бегите в горы! Почти форма монашества эпохи предшествовавшей широкому распространению «реакции манту» и прививок БЦЖ — только без Бога, без системы координат, с врачебными ритуалами и измерением температуры вместо утренних и вечерних молитв. Но решив высмеять «Belle Epoque», Манн одновременно нечаянно воспел ее. И не зря «Волшебную гору» всю жизнь напрасно мечтал экранизировать Лукино Висконти, заявлявший о принадлежности к «вчерашнему миру», ушедшему навсегда, но оставшемся фантомной болью Европы.
Можно только представлять какой это мог бы фильм, сними его автор экранизации манновской «Смерти в Венеции», переложивший почти не поддающиеся пересказу потоки прозы на язык молчаливых визуальных образов. Немецко-австрийская версия 1982 года, конечно, далеко не Висконти, зато старательно, как в школе, артикулирует идеи объемного opus magnum немецкого писателя, что понятно даже людям, не осилившим книгу (и такие люди тоже понятны!), хотя значение некоторых сцен для не знакомых с романом так и останется загадкой. Поначалу обращает на себя внимание в первую очередь сатирический аспект (который кажется более акцентированным, чем даже в романе). Санаторий «Бергофф» встречает приехавшего навестить больного кузена Ганса атмосферой фарса, карнавала, бреда горячечного больного, когда вроде бы обычный мир, колет мурашками притаившегося на подложке абсурдом. Взгляд с достаточной внимательностью выхватывает из открыточных интерьеров массу колоритных персонажей, еще более гротескных, чем их литературные прототипы. Эксцентричная русская дама, громко хлопающая дверями при каждом своем появлении, похожий на клоуна итальянец, пытающийся заполучить Ганса себе последователи, вояка-кузен, робеющий перед полоумной девушкой. Разговоры о болезни и самоубийстве за едой, истерические выкрики «Я не хочу умирать!», кашель и хохот. Иногда начинает казаться, что это не противотуберкулезный санаторий, а психиатрический диспансер. А потом постепенно привыкаешь к абсурду и перестаешь замечать, как привыкает и Касторп. К веселой сюрной какофонии начинают примешиваться тревожные нотки. Все больше профессионального любопытства в глазах докторов, повышенная температура по вечерам, четверо мужчин в черном, выходящие с гробами, как предвестники беды, внезапно открывшиеся кровохаркание… Так наш мечтавший стать инженером герой узнает, что он тут больше не гость — «Бергофф» захватит его анестизирующей реальностью и сделает «своим» на ближайшие семь лет.
В этих семи годах угасания и увядания — вся «прекрасная эпоха» начала двадцатого века. С перверсиями декаданса, романтизмом, гуманизмом, католичеством, модерном, масонством, новомодным психоанализом, развернутыми философскими спорами до хрипоты, переходящими в демагогию. И никого не жалко, ведь интуитивно чувствуется, что герои всего лишь члены сложного уравнения, а главная жертва — красивая жизнь Европы до Первой мировой. Либерализм Сеттембрини, консерватизм Нафты, гедонизм Пепперкорна — трехчасовой фильм достаточно подробно объясняет суть всех этих диспутов буржуазного общества забравшегося в заоблачные высоты «волшебной горы», изолировавшись от реальности. Вернее, передает то, что нет там никакой сути. Все бесполезно, эскапизм в замкнутый на себе мир цикличного времени, где меняются только сезоны, обречен — рано или поздно время выпрямится стрелой. Ведь там, наверху, в миниатюре та же самая низовая Европа, уже раздираемая противоречиями и социальными катаклизмами. Скоро в уютный мирок давоского санатория ворвется война. И мы встретим повзрослевшего Ганса отправляющимся на фронт, чтобы решать онтологические проблемы «здесь и сейчас». Все, что он поймет из своего пребывания в альпийском раю, так это то, что человеку хочется остановить мгновение даже не потому что оно прекрасно, а потому что любая жизнь ценна и красива сама по себе. Но как сказал Святой Антоний Великий ««Если ты в миру не смог ужиться с людьми, то потом ты не сможешь справиться с одиночеством». Так останется и мало чего понявший двадцатый век перед лицом бесчисленных катастроф, и начнутся сто лет одиночества.
Кинопоиск
«Если эпоха не дает удовлетворительных ответов на вопросы «зачем», то для достижений, превосходящих обычные веления жизни, необходимы либо моральное одиночество и непосредственность, — а они встречаются весьма редко и по существу героичны, — либо мощная жизненная сила»
Томас Манн «Волшебная гора»
Двадцатый век, помимо личностей, совершивших много великих свершений, подарил человечеству целую галерею портретов людей, не совершивших нечего, и выдающихся хотя бы этим отказом участвовать в круговороте общего зла. Герой «Волшебной горы» Ганс Касторп — обычный молодой человек решительно нечем не выделяющийся среди своих современников, но в этом смысле совсем незаурядный. Ведь помещая его в швейцарский противотуберкулезный санаторий, Томас Манн последовал буквально старой мысли монахов, западных и восточных — от социального зла бегите в горы! Почти форма монашества эпохи предшествовавшей широкому распространению «реакции манту» и прививок БЦЖ — только без Бога, без системы координат, с врачебными ритуалами и измерением температуры вместо утренних и вечерних молитв. Но решив высмеять «Belle Epoque», Манн одновременно нечаянно воспел ее. И не зря «Волшебную гору» всю жизнь напрасно мечтал экранизировать Лукино Висконти, заявлявший о принадлежности к «вчерашнему миру», ушедшему навсегда, но оставшемся фантомной болью Европы.
Можно только представлять какой это мог бы фильм, сними его автор экранизации манновской «Смерти в Венеции», переложивший почти не поддающиеся пересказу потоки прозы на язык молчаливых визуальных образов. Немецко-австрийская версия 1982 года, конечно, далеко не Висконти, зато старательно, как в школе, артикулирует идеи объемного opus magnum немецкого писателя, что понятно даже людям, не осилившим книгу (и такие люди тоже понятны!), хотя значение некоторых сцен для не знакомых с романом так и останется загадкой. Поначалу обращает на себя внимание в первую очередь сатирический аспект (который кажется более акцентированным, чем даже в романе). Санаторий «Бергофф» встречает приехавшего навестить больного кузена Ганса атмосферой фарса, карнавала, бреда горячечного больного, когда вроде бы обычный мир, колет мурашками притаившегося на подложке абсурдом. Взгляд с достаточной внимательностью выхватывает из открыточных интерьеров массу колоритных персонажей, еще более гротескных, чем их литературные прототипы. Эксцентричная русская дама, громко хлопающая дверями при каждом своем появлении, похожий на клоуна итальянец, пытающийся заполучить Ганса себе последователи, вояка-кузен, робеющий перед полоумной девушкой. Разговоры о болезни и самоубийстве за едой, истерические выкрики «Я не хочу умирать!», кашель и хохот. Иногда начинает казаться, что это не противотуберкулезный санаторий, а психиатрический диспансер. А потом постепенно привыкаешь к абсурду и перестаешь замечать, как привыкает и Касторп. К веселой сюрной какофонии начинают примешиваться тревожные нотки. Все больше профессионального любопытства в глазах докторов, повышенная температура по вечерам, четверо мужчин в черном, выходящие с гробами, как предвестники беды, внезапно открывшиеся кровохаркание… Так наш мечтавший стать инженером герой узнает, что он тут больше не гость — «Бергофф» захватит его анестизирующей реальностью и сделает «своим» на ближайшие семь лет.
В этих семи годах угасания и увядания — вся «прекрасная эпоха» начала двадцатого века. С перверсиями декаданса, романтизмом, гуманизмом, католичеством, модерном, масонством, новомодным психоанализом, развернутыми философскими спорами до хрипоты, переходящими в демагогию. И никого не жалко, ведь интуитивно чувствуется, что герои всего лишь члены сложного уравнения, а главная жертва — красивая жизнь Европы до Первой мировой. Либерализм Сеттембрини, консерватизм Нафты, гедонизм Пепперкорна — трехчасовой фильм достаточно подробно объясняет суть всех этих диспутов буржуазного общества забравшегося в заоблачные высоты «волшебной горы», изолировавшись от реальности. Вернее, передает то, что нет там никакой сути. Все бесполезно, эскапизм в замкнутый на себе мир цикличного времени, где меняются только сезоны, обречен — рано или поздно время выпрямится стрелой. Ведь там, наверху, в миниатюре та же самая низовая Европа, уже раздираемая противоречиями и социальными катаклизмами. Скоро в уютный мирок давоского санатория ворвется война. И мы встретим повзрослевшего Ганса отправляющимся на фронт, чтобы решать онтологические проблемы «здесь и сейчас». Все, что он поймет из своего пребывания в альпийском раю, так это то, что человеку хочется остановить мгновение даже не потому что оно прекрасно, а потому что любая жизнь ценна и красива сама по себе. Но как сказал Святой Антоний Великий ««Если ты в миру не смог ужиться с людьми, то потом ты не сможешь справиться с одиночеством». Так останется и мало чего понявший двадцатый век перед лицом бесчисленных катастроф, и начнутся сто лет одиночества.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.