Оригинал взят у isaak_rozovsky в Хрусталев, машину времени! (о сериале "Оттепель")
Кинопоиск
Так, слегка переиначив фразу, якобы произнесенную Берией, мог бы назвать Валерий Тодоровский свой сериал. И это выглядело бы вполне оправданно, ибо два слова – «Хрусталев, машину!» волею судеб оказались знаковыми как для истории СССР, так и для кино. Для истории - поскольку она как бы символически знаменовала конец сталинской эпохи и наступление нового времени. Для кино – поскольку Алексей Герман решил (и не случайно) именно так назвать свой великий фильм. Думаю, что столь же не случайно фамилию Хрусталев носит главный герой сериала. Он как бы олицетворяет «смычку» столь разных вещей, как Время и Кинематограф.
Итак, Тодоровский-младший вместе со зрителями отправляется на кинематографической машине времени в начало далеких шестидесятых. Что же вышло из этого путешествия?
Премьерный показ сериала еще не был завершен, а уже велись жаркие споры по вопросу: Удалось ли в фильме воссоздать и запечатлеть атмосферу тех лет?
Я вернусь к этому вопросу несколько позже, но сначала хотелось бы определить жанр самого сериала. С моей точки зрения, это типичная производственная драма, исполненная в стиле ретро. Только действие перенесено из заводских цехов, парткабинетов и «курилок» заводов и фабрик на съемочные площадки и в павильоны киностудии.
Мы знаем, что произведения этого жанра не ограничиваются производственными коллизиями, как то: недовыполнение плана или нежелание руководителя-ретрограда внедрять новые рациональные методы организации труда. В них обязательно присутствует любовная интрига. Немало внимания уделяется также досугу главных персонажей (танцы, рыбалка, выпивка с коллегами, часто перерастающая в мордобой). Словом, это – целый, хотя и замкнутый в себе мир. То же самое мы наблюдаем и в «Оттепели». Благодаря переносу из цеха на киностудию мир этот открывается нам не через восприятие умудренного опытом мастера-наставника молодежи и не глазами инженера-бунтаря, попавшего на завод по окончании ВУЗа. В данном случае мы наблюдаем за коллизией глазами самой что ни на есть творческой интеллигенции.
В определении жанра сериала «Оттепель», как производственной драмы, нет ни издевки, ни уничижительного подтекста. Точно по тем же лекалам сделан очень хороший фильм «Девять дней одного года», который то и дело всплывает при обсуждении этого сериала. Разница лишь в том, что в «Девяти днях» производственные коллизии были перенесены в непривычную среду физиков, а в «Оттепели» – в среду «лириков». Такой разворот производственной драмы тем более легитимен, что Валерий Тодоровский, вероятно, с младых ногтей превосходно знаком со всей «кухней» кинематографа, а зритель страсть как любит истории об обычаях и нравах «этого волшебного мира кино», показанного с изнанки. Так что, возьмись он делать фильм о кинематографических буднях и праздниках настоящего времени, мы, вполне возможно, могли бы сейчас наслаждаться новыми «восемью с половиной» в российском изводе. Но Тодоровский-младший решился пуститься «в погоню за утраченным временем», воссоздавая его на фоне истории о том, как снимается кино про рабочего и колхозницу (или наоборот). Теперь самое время вернуться к вопросу о достоверности.
Здесь зрительская аудитория делится на две неравные части – строго по возрастному принципу. Действие фильма происходит в 1961 году, т.е. в разгар оттепели. Подавляющее большинство нынешних зрителей либо уже не застали то легендарное время, либо пребывали тогда в самом нежном возрасте. Поэтому знают о нем только по воспоминаниям родителей, по книгам и по кино. (Кстати, это в полной мере относится и к большинству отозвавшихся на сериал профессиональных кинокритиков и т.н. «знатоков кино»).
Насколько я могу судить, у тех, кто «опоздал родиться», особых сомнений в точности воссоздания в сериале духа и примет того времени даже не возникает. Да они особо и «не заморачиваются» этим вопросом. И эта часть зрительской аудитории в целом воспринимает сериал благосклонно. Диапазон положительных оценок весьма широк - от сдержанных («спасибо, интересно ощутить то время, когда наши родители были молоды») до восторженных (кино уровня «Заставы Ильича» и «Июльского дождя» по гамбургскому счету).
Меньшинство, застигнутое хрущевской оттепелью в юности или в пору «пионерского детства», почти единодушно предъявляет длинный список «проколов», включающий многочисленные «антуражные», «типажные», поведенческие и даже лингвистические огрехи (так, например, утверждается, что в те времена русский язык еще не обогатился ни словечком «нОлито», ни выражением «он сегодня никакой»). На этом основании критики выносят свой приговор о лживости фильма.
Но Тодоровский не лжет. Просто он, родившийся в 1962 году, не знает, не понимает и совсем не чувствует «то время», о котором снимает фильм. В отличие, скажем, от его старшего по возрасту коллеги Н.Михалкова. Тот как раз помнит «как это было», а потому точен практически во всех деталях. В результате получается фильм «Пять вечеров», действие которого происходит всего 2-3 годами раньше, чем в «Оттепели». Как говорится, почувствуйте разницу.
Впрочем, похоже, что и сам Тодоровский «не заморачивается» проблемой достоверности снятого им сериала, как и благодарные зрители, упомянутые выше. Я даже допускаю, что он сам, возможно, не замечает наличия этой проблемы. Ведь его «пионерское детство» пришлось на 70-е годы. Вот он и снимает кино об эпохе 70-х, которую он знает и чувствует. И сами его персонажи, и то, как они одеваются, двигаются и разговаривают, в 70-е смотрелось бы куда достовернее. Словом, согласно нашей гипотезе, машина времени, ведомая Тодоровским, совершила «недолет», приземлившись не в той эпохе. Причем ни сам пилот-режиссер, ни бОльшая часть пассажиров-зрителей, прилетевших из будущего, этого не заметили.
Но бог с ней – с достоверностью. В конце концов, Гамлет остается Гамлетом на фоне любых декораций и в любых костюмах (хоть в джинсах, хоть в пыжиковой шапке члена Политбюро). Вот и мы вправе надеяться, что «оттепельный» человек на протяжении 12 серий раскроется перед нами во всей своей сложности и полноте. Наши надежды еще более подкрепляются словами самого Валерия Тодоровского, сказанными им в интервью (цитата): «Моя задача была, в том числе, снять фильм про сложных людей. Я вообще-то сложный человек, и меня всю жизнь окружают сложные люди.»
Так каков же он, сложный «оттепельный» человек, увиденный Тодоровским? Мы понимаем, что сериал все еще остается несколько облегченным жанром, рассчитанным на максимально широкого зрителя. Поэтому и не ждем полного самораскрытия от каждого из многочисленных персонажей. Мы вполне удовлетворимся, если познаем всю сложность и противоречивость «оттепельного» человека, его искания и метания на примере главного героя сериала Хрусталева, через его, так сказать, рефлексию.
Что же представляет собой Виктор Сергеевич? Он по-хемингуэевски скуп на слова, а если все-таки говорит и действует, то ведет себя как последний трамвайный хам. Именно таким он предстает на съемочной площадке, в отношениях с дамами и даже в разговоре с другом-сценаристом за несколько минут до самоубийства последнего. Но стоит взглянуть в его всепонимающие и оттого грустные (хотя и с легкой «иронинкой») глаза, как мы тут же смекаем, что внутри этого человека ни на миг не прекращается духовная работа, и он сам погружен в нелегкие размышления «о времени и о себе». И еще мы постигаем, что его якобы хамство проистекает от его удивительной цельности и ненависти к любой фальши. И продолжаем ждать от него откровения.
Серия сменяет серию, а Виктор Сергеич по-прежнему то молчит, то хамит, иногда пытается острить, пьет и, как говорится, трахает все, что движется. И совсем не спешит распахивать перед нами сокровищницу своего ума и души. Но вот ближе к концу сериала, кажется, наступает катарсис. Виктора Сергеича внезапно сотрясают рыдания. Ну, зрители прекрасно понимают, что за трудными рыданиями сильного человека и настоящего мужчины должна последовать исповедь, и, понятно, затаивают дыхание. Ан нет! Прорыдав секунд десять, сложный человек и большой художник без всякой исповеди приступает к своему любимому занятию - начинает трахаться.
Словом, у меня (и ряда других зрителей) постепенно возникают обоснованные сомнения в сложности и глубине главного героя, долженствующего олицетворять творческую интеллигенцию той эпохи. По мере того, как сериал успешно катится к финалу, эти сомнения перерастают в уверенность, что наш герой, увы, пуст, одномерен и вообще «никакой», что рефлексию ему успешно заменяют рефлексы и что даже определение «ходячий сперматозоид» кажется по отношению к нему чересчур комплиментарным.
Но, может быть, я излишне строг и требователен к создателям фильма (режиссеру и сценаристам)? Может быть, они «так видят» то время и тех людей? Похоже, что так. И тут я не могу вновь не процитировать слова из интервью Валерия Тодоровского: «Когда люди вспоминают "оттепель", они рассказывают, как пьянствовали, как уводили жен».
Что ж, если Тодоровский именно так «понял» эпоху оттепели и поставил перед собой сверхзадачу зафиксировать свое «видение» в 12 сериях, я должен признать, что он справился с этим блестяще.
Кинопоиск
Так, слегка переиначив фразу, якобы произнесенную Берией, мог бы назвать Валерий Тодоровский свой сериал. И это выглядело бы вполне оправданно, ибо два слова – «Хрусталев, машину!» волею судеб оказались знаковыми как для истории СССР, так и для кино. Для истории - поскольку она как бы символически знаменовала конец сталинской эпохи и наступление нового времени. Для кино – поскольку Алексей Герман решил (и не случайно) именно так назвать свой великий фильм. Думаю, что столь же не случайно фамилию Хрусталев носит главный герой сериала. Он как бы олицетворяет «смычку» столь разных вещей, как Время и Кинематограф.
Итак, Тодоровский-младший вместе со зрителями отправляется на кинематографической машине времени в начало далеких шестидесятых. Что же вышло из этого путешествия?
Премьерный показ сериала еще не был завершен, а уже велись жаркие споры по вопросу: Удалось ли в фильме воссоздать и запечатлеть атмосферу тех лет?
Я вернусь к этому вопросу несколько позже, но сначала хотелось бы определить жанр самого сериала. С моей точки зрения, это типичная производственная драма, исполненная в стиле ретро. Только действие перенесено из заводских цехов, парткабинетов и «курилок» заводов и фабрик на съемочные площадки и в павильоны киностудии.
Мы знаем, что произведения этого жанра не ограничиваются производственными коллизиями, как то: недовыполнение плана или нежелание руководителя-ретрограда внедрять новые рациональные методы организации труда. В них обязательно присутствует любовная интрига. Немало внимания уделяется также досугу главных персонажей (танцы, рыбалка, выпивка с коллегами, часто перерастающая в мордобой). Словом, это – целый, хотя и замкнутый в себе мир. То же самое мы наблюдаем и в «Оттепели». Благодаря переносу из цеха на киностудию мир этот открывается нам не через восприятие умудренного опытом мастера-наставника молодежи и не глазами инженера-бунтаря, попавшего на завод по окончании ВУЗа. В данном случае мы наблюдаем за коллизией глазами самой что ни на есть творческой интеллигенции.
В определении жанра сериала «Оттепель», как производственной драмы, нет ни издевки, ни уничижительного подтекста. Точно по тем же лекалам сделан очень хороший фильм «Девять дней одного года», который то и дело всплывает при обсуждении этого сериала. Разница лишь в том, что в «Девяти днях» производственные коллизии были перенесены в непривычную среду физиков, а в «Оттепели» – в среду «лириков». Такой разворот производственной драмы тем более легитимен, что Валерий Тодоровский, вероятно, с младых ногтей превосходно знаком со всей «кухней» кинематографа, а зритель страсть как любит истории об обычаях и нравах «этого волшебного мира кино», показанного с изнанки. Так что, возьмись он делать фильм о кинематографических буднях и праздниках настоящего времени, мы, вполне возможно, могли бы сейчас наслаждаться новыми «восемью с половиной» в российском изводе. Но Тодоровский-младший решился пуститься «в погоню за утраченным временем», воссоздавая его на фоне истории о том, как снимается кино про рабочего и колхозницу (или наоборот). Теперь самое время вернуться к вопросу о достоверности.
Здесь зрительская аудитория делится на две неравные части – строго по возрастному принципу. Действие фильма происходит в 1961 году, т.е. в разгар оттепели. Подавляющее большинство нынешних зрителей либо уже не застали то легендарное время, либо пребывали тогда в самом нежном возрасте. Поэтому знают о нем только по воспоминаниям родителей, по книгам и по кино. (Кстати, это в полной мере относится и к большинству отозвавшихся на сериал профессиональных кинокритиков и т.н. «знатоков кино»).
Насколько я могу судить, у тех, кто «опоздал родиться», особых сомнений в точности воссоздания в сериале духа и примет того времени даже не возникает. Да они особо и «не заморачиваются» этим вопросом. И эта часть зрительской аудитории в целом воспринимает сериал благосклонно. Диапазон положительных оценок весьма широк - от сдержанных («спасибо, интересно ощутить то время, когда наши родители были молоды») до восторженных (кино уровня «Заставы Ильича» и «Июльского дождя» по гамбургскому счету).
Меньшинство, застигнутое хрущевской оттепелью в юности или в пору «пионерского детства», почти единодушно предъявляет длинный список «проколов», включающий многочисленные «антуражные», «типажные», поведенческие и даже лингвистические огрехи (так, например, утверждается, что в те времена русский язык еще не обогатился ни словечком «нОлито», ни выражением «он сегодня никакой»). На этом основании критики выносят свой приговор о лживости фильма.
Но Тодоровский не лжет. Просто он, родившийся в 1962 году, не знает, не понимает и совсем не чувствует «то время», о котором снимает фильм. В отличие, скажем, от его старшего по возрасту коллеги Н.Михалкова. Тот как раз помнит «как это было», а потому точен практически во всех деталях. В результате получается фильм «Пять вечеров», действие которого происходит всего 2-3 годами раньше, чем в «Оттепели». Как говорится, почувствуйте разницу.
Впрочем, похоже, что и сам Тодоровский «не заморачивается» проблемой достоверности снятого им сериала, как и благодарные зрители, упомянутые выше. Я даже допускаю, что он сам, возможно, не замечает наличия этой проблемы. Ведь его «пионерское детство» пришлось на 70-е годы. Вот он и снимает кино об эпохе 70-х, которую он знает и чувствует. И сами его персонажи, и то, как они одеваются, двигаются и разговаривают, в 70-е смотрелось бы куда достовернее. Словом, согласно нашей гипотезе, машина времени, ведомая Тодоровским, совершила «недолет», приземлившись не в той эпохе. Причем ни сам пилот-режиссер, ни бОльшая часть пассажиров-зрителей, прилетевших из будущего, этого не заметили.
Но бог с ней – с достоверностью. В конце концов, Гамлет остается Гамлетом на фоне любых декораций и в любых костюмах (хоть в джинсах, хоть в пыжиковой шапке члена Политбюро). Вот и мы вправе надеяться, что «оттепельный» человек на протяжении 12 серий раскроется перед нами во всей своей сложности и полноте. Наши надежды еще более подкрепляются словами самого Валерия Тодоровского, сказанными им в интервью (цитата): «Моя задача была, в том числе, снять фильм про сложных людей. Я вообще-то сложный человек, и меня всю жизнь окружают сложные люди.»
Так каков же он, сложный «оттепельный» человек, увиденный Тодоровским? Мы понимаем, что сериал все еще остается несколько облегченным жанром, рассчитанным на максимально широкого зрителя. Поэтому и не ждем полного самораскрытия от каждого из многочисленных персонажей. Мы вполне удовлетворимся, если познаем всю сложность и противоречивость «оттепельного» человека, его искания и метания на примере главного героя сериала Хрусталева, через его, так сказать, рефлексию.
Что же представляет собой Виктор Сергеевич? Он по-хемингуэевски скуп на слова, а если все-таки говорит и действует, то ведет себя как последний трамвайный хам. Именно таким он предстает на съемочной площадке, в отношениях с дамами и даже в разговоре с другом-сценаристом за несколько минут до самоубийства последнего. Но стоит взглянуть в его всепонимающие и оттого грустные (хотя и с легкой «иронинкой») глаза, как мы тут же смекаем, что внутри этого человека ни на миг не прекращается духовная работа, и он сам погружен в нелегкие размышления «о времени и о себе». И еще мы постигаем, что его якобы хамство проистекает от его удивительной цельности и ненависти к любой фальши. И продолжаем ждать от него откровения.
Серия сменяет серию, а Виктор Сергеич по-прежнему то молчит, то хамит, иногда пытается острить, пьет и, как говорится, трахает все, что движется. И совсем не спешит распахивать перед нами сокровищницу своего ума и души. Но вот ближе к концу сериала, кажется, наступает катарсис. Виктора Сергеича внезапно сотрясают рыдания. Ну, зрители прекрасно понимают, что за трудными рыданиями сильного человека и настоящего мужчины должна последовать исповедь, и, понятно, затаивают дыхание. Ан нет! Прорыдав секунд десять, сложный человек и большой художник без всякой исповеди приступает к своему любимому занятию - начинает трахаться.
Словом, у меня (и ряда других зрителей) постепенно возникают обоснованные сомнения в сложности и глубине главного героя, долженствующего олицетворять творческую интеллигенцию той эпохи. По мере того, как сериал успешно катится к финалу, эти сомнения перерастают в уверенность, что наш герой, увы, пуст, одномерен и вообще «никакой», что рефлексию ему успешно заменяют рефлексы и что даже определение «ходячий сперматозоид» кажется по отношению к нему чересчур комплиментарным.
Но, может быть, я излишне строг и требователен к создателям фильма (режиссеру и сценаристам)? Может быть, они «так видят» то время и тех людей? Похоже, что так. И тут я не могу вновь не процитировать слова из интервью Валерия Тодоровского: «Когда люди вспоминают "оттепель", они рассказывают, как пьянствовали, как уводили жен».
Что ж, если Тодоровский именно так «понял» эпоху оттепели и поставил перед собой сверхзадачу зафиксировать свое «видение» в 12 сериях, я должен признать, что он справился с этим блестяще.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.