Оригинал взят у isstari_32 в Плохому автору – Франкенштейн мешает.
Кинопоиск
Алексей (главный персонаж) хорош, но снят он – нечистоплотно - неприятен, отталкивающ. И его неприятность - не отвратительность его характера, а – физиологическая непривлекательность. Снимать физиологию гнусно – нехудожественный прием, тягостная видимость качеств персонажа – жлобское доказательство. Или доказательство по Лобану.
Персонаж несамостоятелен. Он, наверно, выражает общую тенденцию социального распада, новообретаемую неполноценность. И это – еще один запрещенный прием. Персонаж подан, как пособие, как экспонат авторских убеждений.
Дальше - выбор угроз театрален, приблизителен. Угроза телевизионного зомбирования, распыления – условна. Она показана демонстративно, а не смоделирована, т.е. показана показом, лобово. Голословность злодеев буквальна и эта буквальность болезненна, апликативна.
Да и сам персонаж телевизионен. Почему он только потом засасывается кинескопом? Он давно – там, он не должен был вообще появляться, его органика изначально эектронно-лучевая, энтропийно «останкинская», как одноименная колбаса.
Филь грязен и бытоват. Его художественность организуется надуманным, внешним мотивов «эксперимента», полем властного поиска. Автор, видимо, хочет нам сказать, что все еще хуже, чем в телевизоре. Но доказывает он обратное. Телевизор – это лучшее, что в нас есть потому, что общее и бескрайнее, как по горизонтали, так и по вертикали.
Лобан демонстрирует нам реальность телеэкрана, как последнее прибежище эстета и гуманиста – оттуда нас видят и формируют. Это – единственно художественное обобщение автора, единственный призрак формы этого фильма. Художественное – там, а не тут.
Автор, от обратного, утверждает ценность планируемого, кодируемого человечества. Мы нужны настолько, насколько нас надо показывать в телевизоре. Телевизор наш конструктор, это - место мест. Другого места Лобан не нашел.
Зритель нужен для идентификации власти с видовыми свойствами человека. И Алексей к этому усиленно стремится.
Алексей так же сливается с телеэкраном, как автор со своей потребностью передразнивать людей, жизнеподобно кривляться. И это бесконечно пародийное слияние поистине могущественно в своем симулятивном угаре. Оно обладает отрицательной конструктивностью и имеет обыкновение сбываться.
Не надо изобретать уродов без нужды, начинать надо с организации пространства, а не с трактовки бытования.
Фильм бесчеловечен, глумлив, он компрометирует потребность в идеальном, овеществляя ее. И это очередной пропагандисткой и нехудожественный прием. Даже если эта антипропаганда, она не перестает быть пропагандой вообще.
А Мамонов, наверное, давно стал общим местом – эпилептиком- духовидцем. Он, похоже, сам устал от этого. Но таков ценник.
Алексей (главный персонаж) хорош, но снят он – нечистоплотно - неприятен, отталкивающ. И его неприятность - не отвратительность его характера, а – физиологическая непривлекательность. Снимать физиологию гнусно – нехудожественный прием, тягостная видимость качеств персонажа – жлобское доказательство. Или доказательство по Лобану.
Персонаж несамостоятелен. Он, наверно, выражает общую тенденцию социального распада, новообретаемую неполноценность. И это – еще один запрещенный прием. Персонаж подан, как пособие, как экспонат авторских убеждений.
Дальше - выбор угроз театрален, приблизителен. Угроза телевизионного зомбирования, распыления – условна. Она показана демонстративно, а не смоделирована, т.е. показана показом, лобово. Голословность злодеев буквальна и эта буквальность болезненна, апликативна.
Да и сам персонаж телевизионен. Почему он только потом засасывается кинескопом? Он давно – там, он не должен был вообще появляться, его органика изначально эектронно-лучевая, энтропийно «останкинская», как одноименная колбаса.
Филь грязен и бытоват. Его художественность организуется надуманным, внешним мотивов «эксперимента», полем властного поиска. Автор, видимо, хочет нам сказать, что все еще хуже, чем в телевизоре. Но доказывает он обратное. Телевизор – это лучшее, что в нас есть потому, что общее и бескрайнее, как по горизонтали, так и по вертикали.
Лобан демонстрирует нам реальность телеэкрана, как последнее прибежище эстета и гуманиста – оттуда нас видят и формируют. Это – единственно художественное обобщение автора, единственный призрак формы этого фильма. Художественное – там, а не тут.
Автор, от обратного, утверждает ценность планируемого, кодируемого человечества. Мы нужны настолько, насколько нас надо показывать в телевизоре. Телевизор наш конструктор, это - место мест. Другого места Лобан не нашел.
Зритель нужен для идентификации власти с видовыми свойствами человека. И Алексей к этому усиленно стремится.
Алексей так же сливается с телеэкраном, как автор со своей потребностью передразнивать людей, жизнеподобно кривляться. И это бесконечно пародийное слияние поистине могущественно в своем симулятивном угаре. Оно обладает отрицательной конструктивностью и имеет обыкновение сбываться.
Не надо изобретать уродов без нужды, начинать надо с организации пространства, а не с трактовки бытования.
Фильм бесчеловечен, глумлив, он компрометирует потребность в идеальном, овеществляя ее. И это очередной пропагандисткой и нехудожественный прием. Даже если эта антипропаганда, она не перестает быть пропагандой вообще.
А Мамонов, наверное, давно стал общим местом – эпилептиком- духовидцем. Он, похоже, сам устал от этого. Но таков ценник.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.