"Ваня с 42-й улицы" (1994)

Оригинал взят у mr_henry_m в Генри размышляет о… «Ваня с 42-ой улицы» Луи Маля

Кинопоиск

Долгое время последний фильм Луи Маля оставался для меня в полной недосягаемости. Единственный, существовавший до недавних пор одноголосый перевод, напрочь убивал всю прелесть изумительной пьесы Антона Павловича Чехова (заключённую, конечно же, в диалогах), так что браться за просмотр представлялось мне делом почти кощунственным (не говоря уже о глубочайшем неуважении к обоим авторам). Но чудо случилось – и профессиональный двухголосый сделал невозможное возможным. К слову, смотреть «Ваню» именно в таком формате оказалось наиболее разумным – до боли знакомые русские реплики звучали бы в устах американских актёров неестественно. А так удалось совместить заграничную атмосферу с неуловимым духом родных краёв, выраженным здесь на удивление точно.

Андре Грегори и трупа актёров-энтузиастов репетировали пьесу Чехова в течение пяти лет в старом полуразрушенном театре, в перерывах между другими спектаклями. И Малю удалось запечатлеть то самое, что было бы утрачено на театральной сцене – сиюминутность и как бы случайность разговора, начатого актёрами вроде как обычно, между собой – и совершенно незаметно переросшего в представление. Этот фильм наилучшим образом демонстрирует отличие театра от кино. Казалось бы – просто стол, несколько стульев, лампа, бутылка водки и прочая уместная атрибутика. И на фоне всего этого – диалог. Однако отличие от пьесы радикальное. Невидимое нам искусства монтажа совсем иначе расставляет акценты, подчёркивая в нужный момент реакции и эмоции тех, кого на сцене крупным планом не увидишь. При этом лёгкое, как будто самое естественное порхание камеры от лица к лицу воспринимается почти как его отсутствие – словно они сами поворачиваются и приближаются к тебе в тот миг, когда их выражение особенно интересно.

В этом и состоит искусство кино и, прежде всего – кино камерного, вроде того, что делал Бергман. В его режиссуре близость театра и кинематографа особенно ощутима – но так же резко проступают и различия. Удивительный и едва ли объяснимый эффект погружения срабатывает блестяще и у Маля. Диалог совершенно посторонних людей становится центром притяжения внимания, на два часа вырывая тебя из действительности. Не вредят ему даже короткие перерывы (режиссёр объясняет гостям, сколько времени прошло после предыдущего акта).

Не менее удивительно и то, как играют актёры, как чувствуют они прозу нашего писателя. Поразительно, откуда Уоллес Шоун – комичный коротышка с залысиной – знает столько о душе дяди Вани, о проблемах, мучающих его сугубо русскую и интеллигентскую душу (понимал которую, кажется, один только Чехов)? Как симпатичная Брук Смит одним только взглядом играет Соню – и ты тут же веришь, что она робкая, великодушная и некрасивая? Откуда взялся Ларри Пайн – этот вылитый Астров, будто только что выписанный из глухого уезда? Магия и мастерство этой игры таковы, что актёры могут быть, кажется, любыми (в действительности же, типажи подобраны безупречно). Хотя, глядя на Джулианну Мур, невольно вспоминаешь Мирошниченко – которая, как и Купченко, смотрелась у Кончаловского идеально. А вот мужские типажи ничуть не уступают – и даже Смоктуновский и Бондарчук не встают перед глазами (хотя, казалось бы, были так же точны и совершенно аутентичны в своих ролях). Так или иначе, сравнение типажей ничего не говорит в пользу мастерства тех и других – оно безупречно в обоих случаях.

Кроме того, задумался в очередной раз о самой пьесе – насколько же она тонка, насколько глубока, насколько уловлены в ней настроения и характеры! Но главное – это неопределённое чувство тоски и собственной предназначенности к чему-то большому, к великому (тогда как на деле всё заканчивается очередным задушевным разговором и пустыми жалобами, призванными перевалить всё с больной головы на здоровую – хотя больны все). И нет здесь ни плохих персонажей, ни хороших – есть более и менее несчастные. Каждый на что-то надеялся, каждый чего-то ждал от других – и каждый чего-то лишился. И, как одни были и остались потребителями и прожигателями жизни, так и другие обречены работать на них в поте лица, отдавать всё до последней копейки, недоедать и страдать – а всё ради чего? Наверное, ради той жизни, о которой так проникновенно говорит в конце Соня – где все мы отдохнём, где все будут счастливы, где поглотит всех без разбору милосердие.

Тоскливо, и в то же время – так хорошо и радостно от всего этого. Будто погрузили тебя в привычный омут страданий – и тут же напомнили, что всё не зря, что всё зачтётся, что будет всё так, как мы мечтали. Иными словами, надо бы перечитать и «Вишнёвый сад» – захватив также и «Чайку» с «Тремя сёстрами». Хотя «Дядя Ваня», наверное, навсегда останется самым любимым.