"Дикая груша" (2018)

Оригинал взят у mr_henry_m в О «Дикой груше»

Кинопоиск

Живой классик турецкого и мирового кино, Нури Бильге Джейлан, снял один из лучших фильмов ушедшего года – но мало кто знает об этом. Джейлан, как и его картины – завсегдатаи фестивальных тусовок. За их пределами всеми наградами и почестями, перепавшими на долю счастливчиков, мало кто интересуется. Если же не получил ничего, шансов почти нет. Так или иначе, «Дикая груша» – кино немалой длительности и немалой красоты, умное и явно выстраданное произведение, обратиться к которому решится не каждый.
Джейлан – абсолютный интеллигент, буквально до мозга костей. Его фильмы – медлительные, тоскливые и полные рефлексии – напоминают Тарковского, которого режиссёр обожает и всячески цитирует. Иногда заимствования неявные – но стоит заиграть музыке Баха, как всё становится ясно. Перед нами – словно «Зеркало» или «Солярис». Не столь глубокие и красивые, конечно – но такие же печальные, серьёзные и личные. С не меньшей виртуозностью обходится турок и со снами, вплетаемыми в канву так естественно, что перехода не заметишь и не предскажешь.

Однако Джейлан – не только Андрей Арсеньевич, но и Антон Павлович. Его «Зимняя спячка» и «Однажды в Анатолии» были совершенно чеховскими – буквально сюжетно. Интеллигентный, сомневающийся, чувствующий себя непризнанным и бесполезным герой появляется и в «Груше». Здесь это – молодой человек, по имени Синан, начинающий писатель, закончивший недавно колледж и вернувшийся в родное захолустье. Он хочет сдать экзамен и сделаться учителем – но это лишь оправдание. Оправдание перед реальностью, с которой не мириться, не сотрудничать герой наш не желает. Глядя на быт, на атмосферу, на привычки людей, живущих в этом городке, испытываешь почти навязчивое чувство узнавания – себя, своих друзей, своих родителей, своей собственной родины. Даже странно, что такой откровенно русский человек живёт где-то в Турции, в мусульманской стране – где жизнь, такое ощущение, абсолютна та же. В общем, Джейлана должны бы у нас любить и понимать. Ведь это совершенно свой парень.

Но даже вне национальной принадлежности поражают в его фильме две вещи. В первую очередь – знание и понимание быта, людских характеров, привычек и пороков, мелких, абсурдных и непредсказуемых неурядиц, изображённых до того тоскливо и верно, что узнаёшь себя в них мгновенно. Даже если это подражание Достоевскому, исполнено оно мастерски. Но куда вероятнее, что экранная реальность – реальность самого Джейлана, его собственная невыносимая повседневность, удушливая атмосфера однообразия, где никогда и ничего не происходит, люди – тупые, меркантильные и однобокие, а жизнь… Да жизнью это трудно назвать. При этом характеры его героев – несовершенных, жалких, часто неприятных – вызывают иногда даже слёзы и радостную улыбку узнавания. Лучший пример тому – отец Синана. Бесхребетный, опустившийся человек, просадивший все деньги и имущество на скачках, потерявший достоинство и уважение семьи – и всё же умудряющийся хихикать, учить детей, любить без памяти свою собаку и вообще – стремиться к некой цели, которая всё ещё осталась в жизни и под конец как будто обозначится. Так что даже сын, людей и отца презирающий, растрогается и проникнется к нему. Узнав в частности, что тот его любил, следил за успехами – и единственный прочитал его книгу.

Кроме того, Джейлан – мастер диалогов. Он и здесь не уступает Достоевскому, организуя разговоры по семь минут, по десять – и даже по двадцать. Конечно, они чрезмерно интеллектуальные – но до того толковые, неслучайные и интересные, что слушать их можно до бесконечности. Тем более, когда говорят о чём-то невероятно близком, сто раз обдуманном, выстраданном. И всё это – под длинные и замысловатые проезды камеры, становящейся вдруг статичной, но всё такой же внимательной и заинтересованной наблюдательницей – человеческих лиц, характеров и душ. Некоторая скука, охватывающая к середине, исчезает к завершению второго часа совершенно. К этим людям и их проблемам привыкаешь настолько, что хочется наблюдать за ними и дальше – ещё долгие и долгие часы со снегом, шелестом листьев на ветру, героем в той же рубашке, в той же куртке – и с тем же самым выражением, со всем этим странно-родным, замершим во времени миром, где за вечными тучами проглянет в финале лучик спасительной надежды.