Оригинал взят у beauty_spirit в "Последний приказ" /The Last Command/, 1927, Джозеф фон Штернберг
Кинопоиск
«Я не могу убить того, что любит Россию так сильно, как ты»
Россия фон Штернберга (в которой он, кстати, никогда не был) – не реальная страна, существовавшая в определенное время и в определенных границах, а сюрреалистическая заснеженная «земля обетованная» из спутанных, потускневших воспоминаний старика, доживающего свой век в качестве статиста на «фабрике грез» за 7 с половиной долларов в день. Россия – то ли возлюбленная и спасительница, то ли предательница и убийца. В 1917 году эта Россия, которую он любил, сорвется в пропасть и уйдет под лед, потому что мосты, средство сообщения, в империи прогнили, как и многое другое. Но небесный режиссер, как будто играясь, даст главному герою пережить и гибель страны, и потерю любимой, и былое величие, ввергнув царского генерала, командовавшего армиями, в полное ничтожество. В Голливуде, где все только сон и греза, Сергей Александрович с его настоящей, невыдуманной трагедией – инородное тело. Родина, женщина, долг, честь, служба, вера в победу, аристократизм, гордыня – все нечего не стоит. Все куда-то ушло, утекло, как песок, сквозь пальцы, сгинуло навсегда у того разрушенного моста. А что осталось? Только имя, царский крест, трясущаяся голова, старое тело и больная, как будто подмороженная, душа. Выброшенный на берег осколок утонувшей Атлантиды.
Тот, кто не любил Россию, «так сильно, как он», мог устроиться комфортно и хорошо (особенно, при наличии связей или денег). Другие, так и не приняв решения суда истории, до смерти требовали мести и пересмотра дела. Кто-то на его месте мог бы смирится с тем, что той, которую он любил, больше нет, и жить с ее призрачным образом, как жил, кажется, Набоков: «Гражданская война представлялась ему нелeпой: одни бьются за призракъ прошлаго, другiе за призракъ будущаго, -- межъ тeмъ, какъ Россiю потихоньку укралъ Арчибальдъ Мунъ и заперъ у себя въ кабинетe. Ему нравилась ея завершенность. Она была расцвeчена синевою водъ и прозрачнымъ пурпуромъ пушкинскихъ стиховъ. Вотъ уже скоро два года, какъ онъ писалъ на англiйскомъ языкe ея исторiю, надeялся всю ее уложить въ одинъ толстенькiй томъ». Но у генерала нет таланта Набокова. Он не приучен жить в мечтах, не может обманываться на счет того, что есть Высший порядок и он на его стороне. Беда в том, что Россия для него не умерла. Он любил ее и тогда, когда она его любила, и тогда, когда плакала на его плече, и даже тогда, когда плевала ему в лицо. Никто больше не ответит взаимностью, Ваше высокопревосходительство? Это не имеет значения - имеет значение только последний приказ. Как брошенная хозяином собака, жалкий старик с трясущимися руками (Яннгинс – великий, без дураков) ждет того, кто отдаст. Это уже даже не любовь – это почти религия, вера в свой Высший порядок, в который верили все стоики. И голливудские боги, эти поставщики опиума для страждущих, сжалятся над ним, подарив упрямцу сон и вечный покой. Бобины крутятся, пока небесный режиссер скажет «Стоп, снято!» «Мы победили? – Вы победили»
Кинопоиск
«Я не могу убить того, что любит Россию так сильно, как ты»
Россия фон Штернберга (в которой он, кстати, никогда не был) – не реальная страна, существовавшая в определенное время и в определенных границах, а сюрреалистическая заснеженная «земля обетованная» из спутанных, потускневших воспоминаний старика, доживающего свой век в качестве статиста на «фабрике грез» за 7 с половиной долларов в день. Россия – то ли возлюбленная и спасительница, то ли предательница и убийца. В 1917 году эта Россия, которую он любил, сорвется в пропасть и уйдет под лед, потому что мосты, средство сообщения, в империи прогнили, как и многое другое. Но небесный режиссер, как будто играясь, даст главному герою пережить и гибель страны, и потерю любимой, и былое величие, ввергнув царского генерала, командовавшего армиями, в полное ничтожество. В Голливуде, где все только сон и греза, Сергей Александрович с его настоящей, невыдуманной трагедией – инородное тело. Родина, женщина, долг, честь, служба, вера в победу, аристократизм, гордыня – все нечего не стоит. Все куда-то ушло, утекло, как песок, сквозь пальцы, сгинуло навсегда у того разрушенного моста. А что осталось? Только имя, царский крест, трясущаяся голова, старое тело и больная, как будто подмороженная, душа. Выброшенный на берег осколок утонувшей Атлантиды.
Тот, кто не любил Россию, «так сильно, как он», мог устроиться комфортно и хорошо (особенно, при наличии связей или денег). Другие, так и не приняв решения суда истории, до смерти требовали мести и пересмотра дела. Кто-то на его месте мог бы смирится с тем, что той, которую он любил, больше нет, и жить с ее призрачным образом, как жил, кажется, Набоков: «Гражданская война представлялась ему нелeпой: одни бьются за призракъ прошлаго, другiе за призракъ будущаго, -- межъ тeмъ, какъ Россiю потихоньку укралъ Арчибальдъ Мунъ и заперъ у себя въ кабинетe. Ему нравилась ея завершенность. Она была расцвeчена синевою водъ и прозрачнымъ пурпуромъ пушкинскихъ стиховъ. Вотъ уже скоро два года, какъ онъ писалъ на англiйскомъ языкe ея исторiю, надeялся всю ее уложить въ одинъ толстенькiй томъ». Но у генерала нет таланта Набокова. Он не приучен жить в мечтах, не может обманываться на счет того, что есть Высший порядок и он на его стороне. Беда в том, что Россия для него не умерла. Он любил ее и тогда, когда она его любила, и тогда, когда плакала на его плече, и даже тогда, когда плевала ему в лицо. Никто больше не ответит взаимностью, Ваше высокопревосходительство? Это не имеет значения - имеет значение только последний приказ. Как брошенная хозяином собака, жалкий старик с трясущимися руками (Яннгинс – великий, без дураков) ждет того, кто отдаст. Это уже даже не любовь – это почти религия, вера в свой Высший порядок, в который верили все стоики. И голливудские боги, эти поставщики опиума для страждущих, сжалятся над ним, подарив упрямцу сон и вечный покой. Бобины крутятся, пока небесный режиссер скажет «Стоп, снято!» «Мы победили? – Вы победили»
В 27-м году в Голливуде еще мог снимать в стиле опер Вагнера режиссер с приставкой к фамилии фон.
ОтветитьУдалитьпро том что Штернберг как и Штрогейм на самом деле австрийские евреи. И приставку они себе приписали сами
УдалитьАх вот оно что. Но у Штернберга хорошо получилось показать крушение Российской империи. Теперь понятно почему - он сам был выходец из такой же среды.
Удалить