"Скорый поезд" (1988)

Оригинал (отредактированный) взят у pol_ned в Скорый поезд / Борис Яшин / 1988

Кинопоиск

Иногда чтобы оценить что-то по достоинству, нужны годы дистанции, вот и с фильмом Бориса Яшина произошла именно такая история. Фрагментарно помнил «Скорый поезд» еще со времен своего детства, его довольно часто показывали по тв, но тогда едва ли не каждый фильм старался переплюнуть один другого градусом чернухи и в этом мутном потоке кино заката перестройки и приближения 90-х все они сливались в единое целое –депрессивно- мизантропическое. Стоит ли удивляться, что желание углубляться во все это не возникало потом еще очень долго, да и сейчас напоминает какую-нибудь экскурсию в зону близь Чернобыля - ненадолго приблизился и отбежал на безопасное расстояние, не будучи до конца уверенным, что обошлось. Но чем больше времени проходит, тем настойчивее потребность открыть снова эту дверцу, которая не в потайной сад, нет, а все туда же – на радиоактивную помойку, где нет-нет да сверкнет похороненный временем алмаз.

Потребность возвращаться к фильмам, снятым чаще всего на плохую пленку, не имеет ничего общего с чувством ностальгии по детству, или тем более исторической эпохе, не является проявлением изощренного киноманства, все проще на самом деле: современное российское кино в большинстве своем слишком отлакированное и если и старается быть приближенным к реальности, то скатывается в арт-хаусную чернуху, которая тоже не есть отражение реальности. Можно присоединиться к модному тренду и сказать, что эпоха у нас сейчас насквозь фейковая, поэтому и кино соответствующее – неживое, но лишь частично соглашусь с этим, потому что неживое кино у нас уже очень давно. Допускаю даже мысль, что оно неживое далеко не для всех, а воспринимается так, прости господи, «моим поколением», то есть теми, кому от 35 до 40. И вот в момент очередной нехватки «подлинности», взор мой снова обращается туда - в кинематографический Чернобыль, где все такое настоящее, а пленка, кажется, кровоточит, а лица у актеров такие, что понимаешь – сейчас с такими уже не увидишь.

Елена Майорова казалась мне в детстве после этого фильма грубым страшилищем – ее легкая андрогинность сознательно возведена в «Скором поезде» до предела и на этом четко акцентируется внимание зрителя (по ходу сюжета героиню Майоровой, облаченную в брюки и бесформенные рубашки/куртки/кепку то и дело принимают за парня и даже уточняют – вы мужчина или женщина?), но этот ход не имеет никакого отношения к пресловутому «в СССР секса нет» (у остальных героев там с этим как раз все в порядке), он нужен для того, чтобы лишний раз подчеркнуть как сильно человек может застрять в скорлупе жизненных обстоятельств и не важно каким там прекрасным лебедем ты можешь быть в душе – для всех ты недоразвитый эмбрион, повторяющий жизненный цикл организма, произведшего тебя на свет и задающий тот же цикл своему потомству.

Майорова играет Ольгу, незамужнюю официантку вагона-ресторана, мать которой была проводницей и сдала ее в детстве в интернат, потому что не хватало времени на воспитание ребенка и вот спустя годы сама Ольга так же сдает своего сына в интернат, потому что большую часть времени проводит в поездах. При этом сына своего Ольга любит, но «так сложились обстоятельства» и во время просмотра постоянно возникает вопрос – а чего она так держится за свою ненавистную работу, где получает копейки, если постоянные расставания с сыном причиняют ей столько страданий? Ответ прост – она же ничего больше не умеет, а научится иному – вырваться из замкнутого круга, на что ни она, ни ее мать, вообще никто из окружающих категорически не способны и это зерно их драмы. Все они в ментальной ловушке и в общем-то даже не догадываются, что может быть иначе, что существует что-то кроме желания заработать, купить дефицитный товар, выпить-закусить, послушать песни Пугачевой… В общем-то, первая половина фильма – это иллюстрация тусклой жизни, в которой присутствуют только примитивные рефлексы, когда «телесный низ» как форма существования и единственный светлый лучик – любовь Ольги к своему сыну, которого она зовет Корешок (причем мальчик играет просто потрясающе, а с Майоровой у них настоящая химия).

Что характерно, с собственной матерью у Ольги отношения категорически не складываются и любой разговор заканчивается взаимными упреками и оскорблениями, что не отменяет того факта, что у матери присутствует к дочери сильное чувство любви, но с каким-то абсолютно людоедским оттенком. Мать играет актриса Лидия Савченко и это просто виртуозное перевоплощение в личность, мимика и жесты которой источают хамство и грубость даже когда человек молчит, но при этом чувствуешь – и там своя драма! И раскрывается она в сцене очередного скандала матери и дочери, когда мать начинает вспоминать, как она страдала, разъезжая в поездах и какие вещи дефицитные привозила дочери в интернат, но та прерывает ее словами: «Я не помню, что я носила, но я помню, как ты меня всегда бросала!». Игра Савченко – пример абсолютного актерского бесстрашия, на мой взгляд, но помимо этого ей удалось разговаривать в кадре как это бывало в пьесах Петрушевской или Садур и выглядеть при этом абсолютно естественной, в одном из эпизодов она раз 10 на разные лады повторяет «ну все…ну все…ну чо?... ну все» и я б, наверное, даже если б захотел это забыть, теперь уже не получится!

И вот перевалив за середину, фильм раскрывается с другой стороны, заодно даруя героине Майоровой шанс перерождения: случайно она оказывается в обществе любительской театральной труппы, которая за неимением собственного театра репетирует и ставит пьесы в отдельно взятой квартире интеллигентного правдолюба. Ольга с удивлением взирает на людей, лица которых одухотворены, они читают письма Чехова вслух и ставят запрещенную пьесу Петрушевской «Уроки музыки», где «все как в ее жизни».

Эпизод с любительским театром и разговора Ольги с режиссером – он в чем-то и блестящий и провальный одновременно: его сильная сторона – реакции Майоровой на происходящее, слабая – очень программная речь режиссера. Ольга убедительна в своем восхищении и одновременно недоумении: «Зачем это показывать? Людям расслабиться же надо, отдохнуть! Поставили бы что-то веселое, Пугачеву попели бы!». То есть своим вопросом Ольга как бы заведомо олицетворяет реакцию кинозрителей, которым в 1988 году все это вывалили на голову, но ее реакция действительно естественна и узнаваема в отличии от высокопарных фраз режиссера, что «нас запрещают потому что как в жизни, как будто если не говорить, то и проблемы нет!». В ответ Ольга все так же убедительно возмущается: «Зачем запрещать?!».

Но помимо братания интеллигенции с народом в лице режиссера и Ольги, присутствует не менее интересный нюанс проявления женственности Ольги, а Майоровой дается таки шанс показать что она не только хорошая актриса, но и красивая женщина: на протяжении всего их разговора чувствуется, что Ольга воспринимает этого человека не только как умного и порядочного, но и как красивого мужчину. Но вот беда: сначала он ошибочно ее саму принимает за мужчину, а потом исключительно в качестве слушателя своей пламенной речи, а она в процессе их общения начинает излучать красоту, которая нежданным цветком расцветает в ней буквально в считанные минуты, но он не замечает этих метаморфоз, что грустно, но для нее самой не проходит бесследно. И эта случайная встреча дает толчок к пробуждению спящей души, которая будет точно знать, что в жизни может быть не только как у Петрушевской.