"Синонимы" (2019)

Оригинал взят у heaven_spire в В начале было Слово. Рецензия на фильм "СИНОНИМЫ"

Кинопоиск

Йоав не притесняемый беженец или нищий эмигрант, он путешественник, парень, который не совсем осознавая то, чего он хочет, приехал покорять столицу, как точно так же параллельно ему приехал в Лондон некий Джим, парнишка из провинциального английского городка, в фильме Стива МакЛина «Открытки из Лондона» (2018). Эти фильмы кажутся мне похожими, но английский фильм не настолько глубок духовно и не настолько экзистенциален как фильм «Синонимы» Надава Лапида, хотя тоже исследует и симулякры, и философию, и мораль, и кризисы всех этих понятий, но не идёт дальше постмодернистского пастиша (ведь время постмодернизма прошло, мы вступили в эпоху метамодерна с возрождающимся на его почве интересом к общечеловеческим традициям, и именно метамодерн, преодолевая дискретность человека и человечества, даёт шанс тому самому трайбализму, который, по мнению Маршалла Маклюэна, был утерян с рабством механистическим и разделяющим людей друг с другом идеям гутенберговской эпохи).

Мы целомудренно не смотрим вместе с Йоавом на мостовые Парижа, и несмело вглядываемся в глаза героев, ужасаемся и восхищаемся, и с сожалением видим, как Йоав напряжён, измотан, как старается быть на высоте и сохранять осознанность, быть мудрее своих ровесников, потому что прошёл войну и армию, как он не идеализирует человеческую природу, но чувствует ответственность за этот рваный неблагополучный мир, состоящий из дикого атеизма загнанных капитализмом в тупик местных жителей, из забитых бомжей-беженцев, из безысходности их личных и коллективных тупиков, ведь он как будто знает что-то большее, чем все, он как будто их старший брат. Но он неопытен и молод, а его оболочка тесна для его души, он не умеет применять свои знания, и его жизненные силы стремительно уходят как у компьютерного торчка в никуда, и он, нелепый и раненый мечется, любит, ненавидит, бесится, но не теряет надежду и мечтает изменить этот мир. Он не пытается произвести впечатление на пару ребят, своих добрых ангелов (французы из хороших семей отличаются от москвичей и петербуржцев в лучшую сторону полным отсутствием пафоса и спеси), но не может, не может достучаться даже до самого себя, а потому неизбежно теряет их, и ему не спасти ни себя, ни их, ни эту подаренную Богом волшебную дружбу.

Эмиль чувствует каждое неуловимое движение души Йоава, но Йоав, не привыкший среди своего неблагополучного мира к тонкости, не позволяет ему приблизиться, он считает себя слишком грязным, израненным, недостойным, и от этого он постоянно косячит, делает дурацкие промахи, и эта закомплексованность и желание её компенсировать приводит его к каким-то идиотским экстремистам, от чего он комплексует еще больше, и убого не принимает помощь Эмиля, становится игрушкой в руках фотографа-извращенца, чем снова напоминает Джима из «Открыток из Лондона», он отнимает у Эмиля девушку по глупости, не сумев ей сказать «нет», его комплексы нарастают и нарастают, и он сам перестаёт себя понимать, и закрытая дверь в итоге — это апофеоз всей его закомплексованности и трусости, которыми он сам перекрыл себе кислород.

А закрытую дверь не раздолбать ударами, её растопить только адекватностью, нежностью, выходом из гордыни самоуничижения в смирение, и мы ждём, ждём хоть какого-то катарсиса, ведь повествование нагнетается, становится невыносимым, но как только мы логически готовы к развязке, появляется как черт из табакерки училка с курсов адаптации мигрантов и перерезает Йоаву остатки кислорода и здравого смысла, и, кажется, что и зрителю тоже не хватает дыхания в этой комнатенке с разломанным, как в советской сельской школе шкафчиком, где училка заявит, что «Бога нет, а во Франции с 1905 года секуляризм, и когда один мужчина молился на газоне, то с ним жестко разобрались», и застывший при пении Марсельезы зал, ором которой Йоав пытается сломать эту стену, выдыхает, и все украдкой смотрят друг на друга, и у всех на уме, наверное, Нотр Дам, и продолжая пялиться в экран, мы его внезапно видим, ведь дальше режиссер сделает очень изящный ход, — он ненавязчиво, без символизма или больных экзистенциальных размышлений в духе Сартра или Бергмана, поставит героя именно перед Собором Парижской Богоматери, и только одним лишь светом, пустотой улиц, и выражением лица Йоава мы придём к жестокому и пустому финалу, чем-то похожему на финал «Холодной Войны» Павликовского, — между Йоавом и Собором — пинкфлойдовская неумолимая стена, и ее тоже не растопить ни Богом, ни Любовью. И это доводит многих в зале или до ступора или почти до истерического смеха.

Но за что же эта стена нам, за что она Эмилю, который честен с собой, честен со своим великодушием, своим творчеством и Каролиной как Мариус на баррикаде из «Отверженных», да и за что она Йоаву? И кажется, будто случившееся с Нотр Дамом в реальности — это пронзительное продолжение этой сцены в фильме.

И когда Йоав пытается докричаться до оркестра, где играет Каролина, он будто бы в вакууме, он не находит правильных слов, его не понимают ни окружающие люди, ни близкие друзья, ни Собор, ни холодные улицы, ни он сам, потому что эта страна уже изгнала Бога и из музыки, и из холодных улиц, и даже из своих осиротевших Соборов, но у нас остались еще наши души, так помним же об этом, мои высокомерные братья, отыскивая в любом знакомом или не очень городе снова и снова синонимы для оправдания своей жизни, комплексов, страхов и неверия в себя или Бога. Ведь до Синонимов было Слово.