"Жил певчий дрозд" (1970)

Оригинал взят у marie_bitok в «Прежде мы были птицами…»

Кинопоиск

Птицы бывают певчие и нет. И если не углубляться в орнитологию, то с обывательской точки зрения, просто по-человечески можно сказать, что своим пением птицы оправдывают свое существование. То есть, даже если мы многого не знаем об их жизни, но нам достаточно их слышать, чтобы понимать: они делают мир прекраснее.

Фильм Отара Иоселиани «Жил певчий дрозд» (1970) давно уже разобран по косточкам критиками и киноведами, препарированы его семантика и семиотика, извлечены скрытые смыслы, объяснены метафоры. И когда порой кажется, что прибавить к этому нечего, что твои слова в этом хоре профессионалов неизбежно затеряются, вдруг выхватываешь голос дрозда – необыкновенного певуна, с богатым и ярким репертуаром, как говорят энциклопедии. И понимаешь в этот момент, что этот голос и есть дыхание фильма, его пульс, его смысл. И услышать его сквозь гул восторгов и критики – это настоящее искусство зрителя, его личная история отношений с фильмом.

Гия только с виду так прост: он ничего не успевает, ничего не доводит до конца, всюду опаздывает и не знает чувства ответственности. И действительно, единственным его материальным, предметным, вещным следом остается прибитый на стену часовой мастерской крючок. Но его назначение было, наверное, просто не в том, чтобы оставить после себя конкретные вещи, может быть, он родился на свет, чтобы делиться своим теплом. Чтобы петь. Чтобы славить солнце. Никто ведь не ждет от птицы практической пользы – она прекрасна и просто потому что существует. Так и Гия: своим внутренним светом, легкостью он озаряет все к чему прикасается. Его влюбчивость – не только признак молодости, но и признак большого сердца, он каждый раз увлекается всерьез, он каждый раз верит, что вот сейчас получится. Его вечная спешка – от невозможности отказать, когда просят, от желания помочь. Гия необычайно обаятелен, к нему хочется притронуться.

Сыгранный (даже как-то неловко употреблять это слово по отношению к такой роли) Гелой Канделаки, образ Гии обретает глубину и особую трепетность в финале фильма, который расставляет акценты совершенно иначе. И начинаешь замечать мельчайшие детали, знаки, намекающие нам на скоротечность жизни и неразрывности времени. Начинаешь верить критикам и киноведам в их премудрых и выверенных размышлениях и умозаключениях. Но все-таки самое главное – стараешься не упустить пение дрозда. Ведь этот голос, эти «суставчатые рулады», как говорит Ирина Богушевская, словно голос сердца главного героя, которое поет даже тогда, когда это не нужно ему по работе, и когда неуместно с ложившихся обстоятельствах. Он поет не потому, что музыкант, он поет от своей доброты, от радости бытия, переполняющей его. Ведь и дрозд поет не потому, что учился нотной грамоте.