"Все, что дозволено небесами" (1955)

Оригинал (отредактированный) взят у beauty_spirit в Все, что дозволено небесами / All That Heaven Allows (1955), Douglas Sirk

Кинопоиск

Мелодрама - это сочетание китча, и безумия, и низкопробности.

Дуглас Сирк 

И попкультурная презентация эпохи маккартизма с охотой на ведьм, Кодексом Хейнса, ожиданием Третьей мировой и неврозами одноэтажной Америки, скрытых под глянцевым лоском. 

На первый взгляд все ясно – кино для домохозяек с трогательной сценой кормления олененка на фоне анилинового неба, решением экзистенциальных вопросов исключительно в позитивном ключе и сладеньким до приторности хеппи-эндом, призванным убедить целевую аудиторию, что даже в сильно за тридцать, можно выйти замуж, если не за принца, то хотя бы за садовника с внешностью Рока Хадсона. Жизнь Америки 50-х требовала утешительной дозы опиума. 

Но чем-то творчество «короля мыла» заставляет возвращаться в этот размалеванный техниколоровский мир и реанимировать творчество Сирка. Его эстетика почти один в один перекочевала в фильмы Линча и Сэма Мэндеса. Его фанатом и последователем объявлял себя даже enfant terrible немецкого кино – Райнер Вернер Фассбиндер, который сделал ремейк «Все, что дозволено небесами» под названием «Страх съедает душу», где перенес действие в аденауровскую Германию и заострил социальный конфликт, сделав героя мигрантом-мароканцем. В 2002 вышла версия этого сюжета от Тодда Хейнса - "Вдали от рая", где муж главной героини - гомосексуалист, а садовник - чернокожий. Это не считая не столь прямых влияний, отсылок, заимствований и стиля "под Серка". 

Почему в фильмах полувековой давности ищут подспудные смыслы, которые по определению умалчивались в американском кино того времени, почему говорят о социальных проблемах или фрейдистских мотивах у Сирка, почему копируют эстетику? Почему вообще так интересны американские 50-е? Не потому ли, что человечество проживает их снова и снова? Оставшаяся в одиночестве, Кэри тревожно смотрится в темный экран подаренного ей детьми телевизора. Продавец расписывает новейшее чудо техники как средоточие всех ее мечт и фантазий. Сцена, дающая ключ для понимания всего остального. 

Известно, что Дуглас Сирк не любил Голливуд (впрочем, кто его вообще любил?), так и не смог привыкнуть к США, уехав в 1959 году обратно в Европу. И есть такое мнение, что нарочитая плюшевость, душераздирающая мелодраматичность и рюшечки - это чистый стеб над обывательскими вкусами и представлениями. Дескать "хотите, чтобы было красиво, чистенько и хорошо закончилось? Да жрите и подавитесь этим!". 

Но, скорее всего, все намного сложнее. По-крайней мере, позиция "умный творец ржет на тупыми мещанами и буржуа за их же деньги" говорит хуже о первом и вряд ли Сирк страдал подобными комплексами (о большом уме это не свидетельствует уж точно). Скорее его фильмы - попытка рассказать в рамках жанрового кино понятным зрителю языком об отчуждении - той дистанции между подлинным "я" и навязанным, которое придумано неким абстрактным общественным мнением да маркетологами. Позже из этого разлома полезут линчевские чудовища, а у Сирка невроз еще скрыт, вытеснен гламурным блеском, но постоянно присутствует на периферии зрения. 

Кэмповый визуальный ряд (очень стильный сам по себе) не выдает презрения к миру хромированной технике, тонкого фарфора и разноцветных мебельных обивок, а всего лишь свидетельствует о потерянности в нем человека. Но вряд ли режиссер, который бы искренне считал это все ужасным, так заботливо выстраивал кадры и видел столько красоты в обычных вещах. А то, что Сирк называет китчем, является скорее авторской смелостью выйти за границы хорошего вкуса (чуть позже всякие деятели 60-х будут считать, что искусство и начинается как раз за пределами «good taste», как атрибута буржуазности). 

Вместе с тем, там все в пределах комильфотности. Респектабельная дама любит садовника моложе ее? Что же, окружающий паноптикум, включая родных детей, конечно, будет против, но уровень эмансипации в 50-е уже позволял не считать это социально неприемлемой формой поведения. Автор успокаивает - все будет хорошо, вместе они все преодолеют. Но гаснет экран, а зритель остается со своими проблемами, страхами и подавленными неврозами. На экране красивые, хорошо одетые люди в стильных интерьерах и победа сил добра почти вчистую, а тут реальные проблемы и ужасы бытия. Вместе с тем, концовка намекает, что общество не стало толерантней, и пройдет еще много времени, прежде чем исчезнет неловкость и стихнут сплетни. 

Неспроста есть столько версий этого сюжета. Неспроста его так хочется доконструировать, заполняя пустоты тем, о чем не могло быть сказано в оригинале: а что если бы садовник был не белым, а черным? А если бы он был марокканцем в так и не изжившей нацизм Германии 1974 года, где носители просто перенесли неприязнь с евреев на арабов? А если бы разница в возрасте была не лет 10, а 30? А если бы женщина была не представительницей высшего класса, которому больше прощают, а уборщицей? То, что тогда? Страх съест душу? 

Можно рассматривать сюжет с нереалистично счастливым концом как приговор человеческому обществу, которое разговаривая на всех языках, кроме ангельских, любви не знает, терпимей на деле не становится и валиум тут не поможет. А можно как сусальную сказку, дающую силы сердечной мышце преодолевать ежедневное отчаяние и возможности создания счастья в мире, для счастья плохо приспособленном. Человек же создан для счастья, это жизнь его пытается убедить, что он для чего-то иного.