"Ребро Адама" (1990)

Оригинал взят у galina_guzhvina в Есть - из трёх букв - "уют", и "хамство" есть (о фильме "Ребро Адама" Вячеслава Криштофовича)

Кинопоиск

Это - один из самых страшных советских фильмов, концентрат кромешного бытового ужаса, если рассматривать его изнутри интеллигентского понятийного круга, ледяное озеро Коцит, вмораживающее нежное, женское в безнадёгу безмужья и бесквартирья, стигийское болото, где гневающиеся дерутся в грязи и скверне, стоя на телах унывших. "Ребро Адама" выпустили на экраны в девяностом, когда советское актерское, сценарное, операторское мастерство находилось на пике бодрой зрелости, но уже сняты были табу не только на физиологическую, но и - что менее очевидно - эмоциональную порнографию. А потому от него остаётся ощущение высокого искусства, в лёгком подпитии развалившегося на табуретке коммунальной кухни - ещё причёсанного, пиджачного, галстучного, ещё со шлейфом какого-нибудь "Джил Сэндерса" из подмышки, но уже с прорехой в носке, с алкогольной припухлостью на физиономии, уже сроднившегося с примусами, кастрюлями на замках, очередями в санузел и беспокойной, бестолковой вознёй за гипсокартонными перегородками коммунальных пеналов. Упершегося в коммунальный тупик цепкого убожества коммунального уюта искусства, кипящего ненужной страстью, растерявшего иные смыслы. "Объективности ради мы запишем в тетради: люди — гады, и смерть неизбежна, зря нас манит безбрежность, или девы промежность - безнадёжность вокруг, безнадежность." 

Собственно, девы (и уже не девы) промежность играет в фабуле куда более существенную роль, чем пресловутое адамово ребро. В фильме завязаны в узел, спаяны промискуитетом малометражки все совершенно катастрофические сценарии женской физиологической судьбы периода развитого социализма - беременность дочки-малолетки от дебиловатого, невозможного в качестве зятя пэтэушника, прочное, но бесполезное влипание другой дочки, тихой красавицы на выданье, в роман с похотливым и безнадёжно для тихони женатым начальником, климакс, клинекс, дюрекс, люрекс, похороненные, но не разложившиеся до конца браки матери, лежачая, больная, но живая, всё ещё живая бабушка. Метражная скудость и женская телесная жизнь здесь - как Танатос и Эрос, теснота - буквально равна если не смерти, то стремлению к ней, превращая любое радостное, жизнеутверждающее событие - беременность, выздоровление парализованной - в докуку, в препятствие, в сужение и так недостаточного жизненного пространства, в духоту, в вонь, в кислородное и половое голодание. Это - страшно и невыносимо, до зубовного скрежета, неправильно. 

Одна моя знакомая, говоря о своём детстве, вспоминала: "Мы читали Гёте и Шекспира, а жили всемером на тридцати квадратных метрах. Мы любили с сестрой садиться в темноте на пол и упираться ногами в стены - надеялись так раздвинуть их подальше, чтобы места было побольше." "Ребро Адама" как будто заявляет нам: вся советская образовательная культура, все эти собрания сочинений, музыкальные школы, балетные студии и кружки фигурного катания - были всего лишь попыткой, наивной и детской, раздвинуть ногами намертво стоящие квартирные стены. Культура, тонкая, столичная, по-хорошему интеллигентская, уступает в фильме под натиском физиологической, мучительной жажды телесной жизни. Мать, не в силах больше поддерживать, как Атлант, свод правил московского комильфо, сдает одну позицию за другой - не тащит младшую дочь всеми силами в вуз, смиряясь с ПТУ, не загоняет старшую всеми правдами и неправдами под венец, смиряется даже с самым страшным - возможным отъездом из перенаселённой Москвы в провинцию вслед за последним пылко в себя влюблённым, вихрь кружит центробежный, мрак клубится кромешный...Внезапно вставшая бабушка, как коммунальный, московский дух, как ангел, ангел наш нежный, однако, не даёт всему этому свершиться, подставляя плечо под готовый обрушиться свод с таким трудом установленного уклада, выпихивая из бабьего московского дома очередного пришельца. И, учитывая, что стало со страной после девяностого года, можно ли сказать, что зря она встала?