Оригинал взят у isstari_32 в "Огни городских окраин" А. Каурисмяки 2006г.
Кинопоиск
Так получается, что чем больше в кино жизни - наглядного, видимого и очевидного, тем меньше самого кино. Здоровые, уравновешенные интонации общеизвестного чаще всего заключают в себе содержание мычания. А Каурисмяки намычал уже много, чтобы сложить целую симфонию мычания.
Автор в простоте своей в «Огнях городских окраин» перебирает почти руками серый песочный мир финского городка, надеясь, что простое перечисление видимого и некоторый произвольный порядок этих чисел наскребут ему фильм. Таким автором был ранний Джармуш, иногда бывал Фасбиндер, таким автором с большим постоянством оказывается Каурисмяки.
Мы видим кем-то уже убитый быт финского охранника, от которого сводит скулы у него самого. Этот охранник хочет увидеть какую-либо другую жизнь, но автор, видимо, считает, что никакой другой жизни нет, и с тяжелой тщательностью убеждает в этом и своего героя
Мир кино Каурисмяки широкодоступен, нарочито прост. Зритель видит жизнь безыскусную и трудно спорить с автором в том, что действительность такова – по-рыбному прозаична. Мы смотрим на жизнь, из которой вынуто кино, смотрим на плоскую ее, просеянную сквозь мелкое безрадостное сито.
Кино Каурисмяки – этакая своеобразно продленная французская «новая волна» - кино, выкинутое на улицу, но при этом переставшее быть кино – ставшее улицей, потерявшей зримость себя.
В таком кино ходит человек ожидающий увидеть образ своих перемещений, алчущий обнаружить несколько иное, чем однообразие пыли своего бытия. Персонаж хочет увидеть иное, но автор выбрал кино не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы щупать. Автор пропойный реалист и он может нащупать только то, что рядом. Ведь он кладбищенски сверхправдив. Автор предагает и персонажу альтернативу его жажде видеть - щупать то, что рядом, мерить жизнь могильными мерками.
В таком кино автор быстрорастворимо достигает легкости обобщений по поводу природы кино, разделяя кино и жизнь, вводя фигуру, символизирующую искомые грезы масс. Будь то бывшая кинозвезда Вероника Фосс в одноименном фильме Фасбиндера или отмороженная душой наводчица из фильма Каурисмяки. В любом случае это убийственный мир фантомов, разъедающий и едкий. Каурисмяки убеждает нас, что мир представлений классов, там обитают хищные дельцы и накопители- убийцы, автор ратует за наше самосохранение, за мир без желания что-то видеть, кроме того, что видят все.
Персонаж хочет мечты, и мечта делает ему харакири – накатанная канва синефильских рефлексий. Дело остается за уровнем таланта, за изяществом жеста, за глубиной интонации – за многозначностью противостояния. Надо ли говорить, что ни того, ни другого у прославленного финского мечтателя нет?
Интересно, что сами «певцы улиц» не становились их инвентаризаторами-кладовщиками. Никогда ни Трюффо, ни Годар, ни Ромер не агитировали за слепую жизнь на улице, за жизнь без кино, за простое «возьмемся за руки, друзья». Руки их персонажей не сплетались столь воспитательно, подобно схеме сплетений рук средней группы детского сада.
И если кризис кино глубок настолько, что надо зажмуриться, надо просто жить, то сказать об этом можно так, как говорил Херцог в фильме «Страна темноты и молчания» - поэтично и емко. Стоит обогащать кино своей речью, делать свой язык инструментом кино, а не наоборот – кино инструментом своего языка. Хотя, возможно, скудная техника безопасности жизни так же пронизана отчаянием. Но что-то мало верится в это.
КинопоискТак получается, что чем больше в кино жизни - наглядного, видимого и очевидного, тем меньше самого кино. Здоровые, уравновешенные интонации общеизвестного чаще всего заключают в себе содержание мычания. А Каурисмяки намычал уже много, чтобы сложить целую симфонию мычания.
Автор в простоте своей в «Огнях городских окраин» перебирает почти руками серый песочный мир финского городка, надеясь, что простое перечисление видимого и некоторый произвольный порядок этих чисел наскребут ему фильм. Таким автором был ранний Джармуш, иногда бывал Фасбиндер, таким автором с большим постоянством оказывается Каурисмяки.
Мы видим кем-то уже убитый быт финского охранника, от которого сводит скулы у него самого. Этот охранник хочет увидеть какую-либо другую жизнь, но автор, видимо, считает, что никакой другой жизни нет, и с тяжелой тщательностью убеждает в этом и своего героя
Мир кино Каурисмяки широкодоступен, нарочито прост. Зритель видит жизнь безыскусную и трудно спорить с автором в том, что действительность такова – по-рыбному прозаична. Мы смотрим на жизнь, из которой вынуто кино, смотрим на плоскую ее, просеянную сквозь мелкое безрадостное сито.
Кино Каурисмяки – этакая своеобразно продленная французская «новая волна» - кино, выкинутое на улицу, но при этом переставшее быть кино – ставшее улицей, потерявшей зримость себя.
В таком кино ходит человек ожидающий увидеть образ своих перемещений, алчущий обнаружить несколько иное, чем однообразие пыли своего бытия. Персонаж хочет увидеть иное, но автор выбрал кино не для того, чтобы видеть, а для того, чтобы щупать. Автор пропойный реалист и он может нащупать только то, что рядом. Ведь он кладбищенски сверхправдив. Автор предагает и персонажу альтернативу его жажде видеть - щупать то, что рядом, мерить жизнь могильными мерками.
В таком кино автор быстрорастворимо достигает легкости обобщений по поводу природы кино, разделяя кино и жизнь, вводя фигуру, символизирующую искомые грезы масс. Будь то бывшая кинозвезда Вероника Фосс в одноименном фильме Фасбиндера или отмороженная душой наводчица из фильма Каурисмяки. В любом случае это убийственный мир фантомов, разъедающий и едкий. Каурисмяки убеждает нас, что мир представлений классов, там обитают хищные дельцы и накопители- убийцы, автор ратует за наше самосохранение, за мир без желания что-то видеть, кроме того, что видят все.
Персонаж хочет мечты, и мечта делает ему харакири – накатанная канва синефильских рефлексий. Дело остается за уровнем таланта, за изяществом жеста, за глубиной интонации – за многозначностью противостояния. Надо ли говорить, что ни того, ни другого у прославленного финского мечтателя нет?
Интересно, что сами «певцы улиц» не становились их инвентаризаторами-кладовщиками. Никогда ни Трюффо, ни Годар, ни Ромер не агитировали за слепую жизнь на улице, за жизнь без кино, за простое «возьмемся за руки, друзья». Руки их персонажей не сплетались столь воспитательно, подобно схеме сплетений рук средней группы детского сада.
И если кризис кино глубок настолько, что надо зажмуриться, надо просто жить, то сказать об этом можно так, как говорил Херцог в фильме «Страна темноты и молчания» - поэтично и емко. Стоит обогащать кино своей речью, делать свой язык инструментом кино, а не наоборот – кино инструментом своего языка. Хотя, возможно, скудная техника безопасности жизни так же пронизана отчаянием. Но что-то мало верится в это.
Комментариев нет:
Отправить комментарий
Примечание. Отправлять комментарии могут только участники этого блога.